Любите ли вы Брамса? - Страница 23

— Ох, нет, не говори … Бог знает чего, — воскликнул он не без смущения, ибо все-таки был честен, но не без облегчения, так как эта фраза сводила всю драму к классической ситуации, к столь привычной для него роли мужчины, утомленного неуместной страстностью партнерши.

Он надел свитер, не заправив его в брюки, и вышел, жалея, что оставил в номере свой пиджак из твида. Но пиджак висел по ту сторону кровати, и, если бы он за ним вернулся, неизвестно еще, удалось ли бы ему достаточно быстро исчезнуть. Очутившись на улице, он вдохнул ледяной воздух, и голова у него слегка закружилась. Он должен был возвращаться в Париж, и он не увидит там Поль. Машину будет заносить на мокрой дороге, кофе он выпьет у заставы Отейль в пустынном воскресном Париже. Он вернулся, заплатил по счету и улизнул как вор. Мэзи захватит пиджак, а он пошлет свою секретаршу за ним вместе с букетом цветов. «Видно, я до сих пор не научился уму-разуму», — невесело подумал он.

С минуту Он вел машину, сердито хмуря брови, потом протянул руку к приемнику, включил его и вспомнил: «Дорожить, — подумал он. — „Дорожили друг другом мы с Поль!“ Ему уже ничего не хотелось. Он потерял Поль.

Глава XIV

Прошла неделя. Когда Поль открыла двери своей квартиры, она чуть было не задохнулась от табачного дыма. Она распахнула в гостиной окно, позвала: «Симон!» — и не получила ответа. На мгновение она испугалась и удивилась. Из гостиной она прошла в спальню. Симон лежал на постели и спал, воротничок рубашки был расстегнут. Она снова его окликнула, но он даже не пошевелился. Вернувшись в гостиную, Поль открыла стенной шкаф, взяла бутылку виски, осмотрела ее и поставила на место, брезгливо сморщив лицо. Глазами она поискала стакан, не обнаружила его и направилась в кухню. Стакан, еще мокрый, стоял в мойке. Она застыла на месте, потом медленным движением сняла пальто и, зайдя в ванную, подкрасилась, тщательно уложила волосы. Но тут же отбросила головную щетку, рассердившись на себя за это кокетство, как за проявление слабости. Нашла время соблазнять Симона!

Вернувшись в спальню, она потрясла его за плечо и зажгла лампочку у изголовья кровати. Симон потянулся, пробормотал: «Поль», — и лег лицом к стене.

— Симон, — сухо позвала она.

Когда он обернулся на ее зов, Поль заметила свою косынку, которой Симон, ложась в постель, любил укрывать лицо. Не раз она высмеивала этот фетишизм. Но ей сейчас было не до шуток. Ее охватила холодная ярость. Она с силой повернула Симона лицом к свету. Он открыл глаза, улыбнулся, но улыбка тут же исчезла с его губ.

— Что случилось?

— Мне нужно с тобой поговорить.

— Так я и знал, — произнес он и сел на постели.

Поль отошла — с трудом она подавила желание протянуть руку и откинуть прядку волос, свисавшую ему на глаза. Она оперлась о подоконник.

— Симон, так продолжаться не может. Говорю тебе это в последний раз. Тебе нужно работать. Ты уже пьешь теперь потихоньку.

— Я же вымыл стакан. Я знаю, как ты ненавидишь беспорядок.

— Я ненавижу беспорядок, ложь и бесхарактерность, — гневно произнесла она. — И начинаю ненавидеть тебя.

Он встал с постели. Она догадалась, что он стоит за ее спиной с искаженным лицом, и нарочно не оглянулась.

— Я чувствовал, что ты меня уже давно не переносишь, — сказал он. — Недаром говорят, что от любви до ненависти один шаг.

— Чувства тут ни, при чем, Симон. Речь идет о том, что ты пьешь, бездельничаешь, тупеешь. Я говорила тебе, чтобы ты работал. Тысячу раз говорила. А сейчас говорю в последний раз.

— А дальше что?

— А дальше то, что я не смогу тебя видеть, — ответила она.

— Значит, ты можешь меня вот так бросить, — задумчиво произнес он.

— Да.

Потом повернулась к нему и заговорила:

— Послушай, Симон…

Он присел на край кровати, с каким-то странным выражением пристально глядя на свои руки. Затем медленно поднял ладони и закрыл ими лицо. Она озадаченно молчала. Он не плакал, не шевелился, и Поль показалось, что никогда в жизни она не видела человека, охваченного таким безысходным отчаянием. Она вполголоса окликнула его, как бы желая отвратить неуловимую для нее самой надвигавшуюся опасность, потом подошла к нему. Он тихонько раскачивался всем телом, сидя на краю постели, все еще не отнимая рук от лица. Ей подумалось, что он просто пьян, и она дотронулась до него, желая прекратить это бессмысленное раскачивание. Потом попыталась отнять от его лица ладони, но он не давался, и тогда она опустилась на колени, и взяла его за кисти обеих рук.

— Симон, погляди на меня… Симон, перестань дурачиться.

Ей удалось отвести его руки, и он поглядел на нее. Лицо у него было застывшее, неподвижное как у статуи и даже глаза такие же незрячие. Невольным движением она положила ладонь на его веки.

— Да что с тобой, Симон?.. Скажи, что с тобой… — Он нагнулся, прижал свою голову к ее плечу и глубоко вздохнул, как очень уставший человек.

— А то, что ты меня не любишь, — спокойно произнес он, — и, как бы я ни старался, все напрасно… И то, что с самого начала я знал, что ты меня прогонишь. И то, что я ждал, покорно согнув спину, а иногда все-таки надеялся… Вот это-то хуже всего — надеяться, особенно ночью, — прибавил он, понизив голос, и она почувствовала, что краснеет. — И вот сегодня это случилось — то, чего я ждал целую неделю, и никакой джин в мире не может меня успокоить. Я чувствовал, что ты потихоньку меня ненавидишь. И вот, Поль, — и тут же повторил: — Поль…

Она обхватила его обеими руками и прижалась к нему со слезами на глазах. Она слышала свой собственный шепот, ободряющие слова: «Симон, ты с ума сошел… совсем как ребенок… Дорогой мой, бедняжка ты мой любимый…» Она покрывала поцелуями его лоб, его щеки, и вдруг ее пронзила жестокая мысль, что вот она уже и вступила в стадию материнской любви. В то же самое время что-то в ней упорствовало, находило усладу в том, что, убаюкивая Симона, она баюкает их старую общую боль.