Любите ли вы Брамса? - Страница 10

Глава VI

Проснувшись в воскресенье, она нашла под дверью послание: раньше они носили поэтическое название «синих» пневматичек, и оно действительно показалось ей поэтичным, не потому ли, что на безоблачном ноябрьском небе вновь появилось солнце, заполнив всю спальню тенями и теплыми бликами. «В шесть часов в зале Плейель великолепный концерт, — писал Симон. — Любите ли вы Брамса? Простите за вчерашнее». Она улыбнулась. Улыбнулась второй фразе письма: «Любите ли вы Брамса?» Точно такие вопросы задавали ей мальчики, когда ей было семнадцать. И конечно, позднее ей тоже задавали подобные вопросы, но ответа уже не слушали.

Да и кто кого слушал в их кругу в те годы? Да, кстати, любит ли она Брамса?

Она включила проигрыватель, порылась в пластинках и обнаружила на обратной стороне увертюры Вагнера, знакомый до последней ноты, концерт Брамса, которого ни разу еще не ставила. Роже любил Вагнера. «Прелесть, шуму-то шуму, — говорил он, — вот это музыка». Она поставила концерт, начало нашла чересчур романтичным и, забывшись, перестала слушать. Спохватилась она, только когда пластинка кончилась, и упрекнула себя за невнимание. Да, теперь ей требовалась неделя, чтобы дочитать до конца книгу, она не сразу находила страницу, на которой остановилась, забывала мелодии. Все ее внимание поглощали образцы тканей да этот человек, которого никогда нет рядом. Она теряла себя, теряла свою тропу, и никогда ей уже ее не найти. «Любите ли вы Брамса?» Она неподвижно постояла у открытого окна, солнце ударило ей в глаза, ослепило на миг. И эта коротенькая фраза: «Любите ли вы Брамса?» — вдруг разверзла перед ней необъятную пропасть забытого: все то, что она забыла, все вопросы, которые она сознательно избегала перед собой ставить. «Любите ли вы Брамса?» Любит ли она хоть что-нибудь, кроме самой себя и своего собственного существования? Конечно, она говорила, что любит Стендаля, знала, что его любит. Вот где разгадка: знала. Возможно, она только знала, что любит Роже. Просто хорошо усвоенные истины. Хороши в качестве вех. Ей захотелось с кем-нибудь поговорить, как бывало в двадцать лет.

Она позвонила Симону. Она еще не знала, что скажет ему. Очевидно, что-нибудь вроде: «Не знаю, люблю ли Брамса, не думаю». Она не знала, пойдет ли на концерт. Это будет зависеть от того, что он ей скажет, от его интонации: она была в нерешительности, а нерешительность эта была ей приятна. Но Симон укатил завтракать за город, заедет только в пять часов переодеться. Она повесила трубку. Тем временем она уже решила пойти на концерт. Она твердила себе: «Вовсе не с Симоном я ищу встречи, а с музыкой; возможно, я буду ходить на дневные концерты каждое воскресенье, если там не очень противно; самое подходящее занятие для одинокой женщины». И в то же время она ужасно жалела, что сегодня воскресенье и нельзя тут же побежать в магазин, чтобы накупить побольше Моцарта, которого она любила, и несколько пластинок Брамса. Она боялась только одного, как бы Симон не вздумал держать ее за руку во время концерта; боялась тем сильнее, что предвидела это; а Поль, когда сбывались ее ожидания, всегда охватывала смутная тоска. И по этой причине она любила Роже. Он никогда не оправдывал ее чаяний, всегда, так сказать, выпадал из обычной программы

В шесть часов в зале Плейель ее подхватило течением толпы. Она чуть было не упустила Симона, он молча протянул ей билет, и они быстро поднялись по лестнице среди шумной суеты билетерш. Зал был большой, темный, из оркестра доносились нестройные звуки, словно это введение должно было помочь публике полнее оценить чудо музыкальной гармонии. Она повернулась к своему спутнику.

— Оказывается, я не знаю, люблю ли я Брамса.

— А я не знал, придете ли вы, — ответил Симон. — Уверяю вас, мне совершенно все равно, любите ли вы Брамса или нет.

— Ну, как было за городом?

Он с удивлением взглянул на нее.

— Я вам звонила, — призналась Поль, — я хотела вам сказать, что пойду.

— Я так боялся, что вы позвоните и откажетесь, что укатил за город, — сказал Симон.

— Хорошо за городом? Куда вы ездили?

С каким-то горьким удовольствием она представляла себе Уданский холм в закатном свете; она была не прочь послушать рассказ Симона. Если бы они с Роже остановились в Сетейле, они бы шли по этой самой дороге, под рыжими кронами деревьев

— Я просто катался, — ответил Симон, — и на названия не смотрел. Уже начинают…

Раздались аплодисменты, дирижер поклонился публике, поднял свою палочку, и они опустились в кресла одновременно с двумя тысячами слушателей. Исполняли концерт, и Симону казалось, что он его узнает — немножко патетично, временами, пожалуй, чересчур патетично. Он чувствовал прикосновение локтя Поль, и при всяком взлете музыки его уносило тем же порывом. Зато, как только музыка начинала замирать, он осознавал окружающее, слышал покашливание соседей, замечал смешную лепку черепа какого-то господина, сидевшего от них через два ряда, а главное — сознавал свой гнев. За городом в ресторанчике около Удана он встретил Роже, Роже с какой-то девицей. Роже поднялся, поздоровался с Симоном, однако с девицей не познакомил.

— У меня такое впечатление, что мы с вами все время встречаемся, не правда ли?

Симон от неожиданности промолчал. Роже смотрел на него угрожающим взглядом, приказывая молчать об их встрече; правда, он не смотрел на него заговорщически, как бабник на бабника, и на том спасибо. Смотрел злым взглядом. Симон промолчал, он не боялся Роже: он боялся причинить горе Поль. Никогда с Поль не случится ничего дурного по его вине, он поклялся себе в этом; впервые в жизни ему захотелось заслонить кого-то от беды. Ему, которому женщины надоедали быстро, больше того, отпугивали своими признаниями, своими тайнами, настойчивым желанием навязать ему роль мужчины-покровителя, ему, Симону, привыкшему к быстрым разлукам, вдруг захотелось обернуться и ждать. Но чего ждать? Ждать, пока эта женщина поймет, что любит самого заурядного хама; но как раз такие-то вещи понимают медленнее всего на свете… Она, должно быть, грустит, должно быть, и так и этак обдумывает поведение Роже, возможно, она уже замечает первые трещинки. Скрипка, вознесясь над оркестром, отчаянно забилась в пронзительной ноте и затихла, канув в волну мелодии и увлекая за собой другие инструменты. Симон еле сдерживался, чтобы не повернуться, не обнять Поль, не поцеловать ее. Да, поцеловать… Он ясно представил себе, как наклоняется к ней, губы его касаются ее губ, она закидывает руки ему на шею. Он прикрыл глаза. Увидев выражение его лица, Поль решила, что он и в самом деле меломан. Но тут его дрожащая рука нашла ее руку, и она досадливо отстранилась.